Культовый режиссёр о своём театре, свободном полёте, актёрах и зрителях

По приглашению клуба «Культурная линия» в Риге побывал Адольф Шапиро. Режиссер с мировым именем, а когда-то — художественный руководитель Рижского ТЮЗа, театра, знаменитого на весь Советский Союз.

Елена СМЕХОВА

Невозможно поверить в то, что в этом году Адольфу Шапиро исполняется 80. В глазах — мальчишеский кураж, в каждой фразе — образность и точность. А сколько юмора!

Для общением с залом Адольф Яковлевич по-студенчески уселся на стол. И устроил из встречи настоящий шапировский спектакль, по которому мы, рижане, выросшие на его театре, так соскучились.

Две жизни

— Адольф Яковлевич, у вас две режиссерские жизни. Первая связана с рижским театром, она длилась 30 лет. Вторая — свободный полет, в котором вы сейчас находитесь. Какая из этих жизней для вас ценнее?

— Трудно сказать. Это как сравнивать марафонскую дистанцию и стайерскую: что лучше? И там, и там есть преимущества и недостатки. В свободном полете можно больше заработать, увидеть мир, меньше отвечать за что-либо, кроме спектакля, который ты делаешь. Но, конечно, рижский период жизни незабываем. Свой театр — это ни с чем не сравнимое чувство!

После закрытия ТЮЗа и разрыва с Ригой я еще очень долго испытывал потребность в балтийской атмосфере и до сих пор считаю себя рижским режиссером, работающим в Москве.

— Говорят, время лечит любые раны. Сейчас они затянулись?

— Все прошло, отболело. Но я был бы монстром, если бы не испытывал горечи от потери. Прошлое — вид земного притяжения. Попробуй преодолеть его!

О том, что случилось с рижским театром, я написал книгу «Как закрывался занавес». Ее перевели на эстонский язык, а вот на латышский так и не перевели. Для меня это грустно.

Театр как валюта

— Вот уже много лет вы живете в Москве. В России театр всегда был больше, чем театр. Что происходит в нем сегодня?

— Театр по-прежнему горячо любим. В России существует генетическая тяга людей к театру — вопреки всему. Если посмотреть историю страны, то она мучительная, кровавая. Людей высылали, расстреливали, вынуждали к эмиграции, а театры всегда были полны!

В России после нефти театр — это единственное, что можно продавать. Он конвертируется как валюта. Интерес к нему огромен. Много лет в стране проходит уникальный национальный фестиваль «Золотая маска». Ничего подобного нет нигде в мире.

— В нынешнем году вы являетесь председателем жюри фестиваля «Золотая маска». Что входит в круг ваших обязанностей?

— Отсматривать спектакли. Этот процесс начинается в январе и заканчивается в апреле. За два зимних месяца я посмотрел более 40 спектаклей, а весь март буду смотреть по два спектакля в день. Это большая нагрузка. Но я рад ей, потому что меня ждут открытия.

— «Золотая маска» выявляет и награждает лучшие спектакли. Насколько объективно мнение жюри?

— Объективность и искусство абсолютно противопоказаны друг другу. В искусстве нельзя быть объективным, это бред. Кто может претендовать на объективность оценки того или иного произведения искусства? Ну разве что Центральный Комитет партии… (Смеется.)

— А зритель?

— Перестаньте! Зрителю нравятся «Дом-2» по телевизору, семейные дрязги, всевозможные скандалы. Мало ли что ему нравится! Зритель — это туманное понятие. Когда режиссеры говорят, что надо любить зрителя, — это демагогия. Как можно любить совершенно незнакомого человека?

Каждый раз ты приходишь в театр и не знаешь, кто сидит в зрительном зале. Иногда зал бывает разделен на две части, об этом, собственно, и мечтал Брехт — чтобы создавалась энергия конфликта, напряжение, вразрез аристотелевскому катарсису и объединению всех людей. Мне ближе точка зрения Брехта, нежели Аристотеля.

Вирус жестокости

— Вы ставите спектакли по всему миру. Как находите общий язык с артистами разных стран и разных театральных школ?

— Как-то один искусствовед, написавший множество монографий на тему национальных различий, крепко напился и пристал ко мне: «Ну скажи, есть ли какое-нибудь отличие между актерами разных стран?» Я ответил, что актер находится вне национальности. Давайте покажем на экране Смоктуновского и спросим: «Кто это? Швед? Американец? Чех? Латыш?» Никто не даст ответа!

Недавно китайцы попросили меня поставить «Дядю Ваню» Чехова. И я поставил — разрез глаз не имеет значения. (Улыбается.)

— Режиссерская профессия — это…

— …жуткая профессия! Ты обречен на одиночество. У тебя не может быть в театре ни друзей, ни товарищей. Режиссеру необходим некий вирус жестокости, умение делать резкие шаги. Распределяя роли, ты влияешь на судьбы людей и не имеешь права думать о том, что вот этому актеру скоро на пенсию, а у того больна жена. Ты должен руководствоваться только одним критерием: как твой выбор повлияет на спектакль. Потом ты ищешь себе оправдания и не находишь.

— Сегодняшний зритель отличается от зрителя шапировского ТЮЗа. Это другое поколение. Поэтому многие режиссеры стараются осовременить классику, поселив Ромео и Джульетту, например, на Луне, или перенеся трагедию Шекспира в XXI век. Как вы относитесь к таким экспериментам?

— Сложный вопрос. В искусстве нет ничего запрещенного. На современной сцене сегодня немало эпатажа. Я принимаю его, если он оправдан. В свое время Станиславский посадил актеров спиной к зрителям. Они в возмущении покидали зал. Но эпатаж тоже меняется со временем.

В Бразилии я видел спектакль, где играют обнаженные люди. В финале они танцуют со зрителями, которые также обнажаются. При этом действие никакого отношения к сексу и эротике не имеет. Актеры и зрители ведут себя так, как ведут себя 4-летние мальчик и девочка на пляже. Никаких задних мыслей! Только ощущение чистоты.

Поэтому на ваш вопрос я отвечу так: если осовременивание классики делается не ради демонстрации собственной оригинальности и эпатажа, а главное — делается умело, то все можно! Почему бы нет?

— Как вы оцениваете уровень современных молодых актеров?

— Сегодня молодой актер способен сделать то, чего раньше не мог его коллега-ровесник. Средний уровень мастерства стал выше. Но раньше были пики и долины, а теперь — ровное поле. Крупных фигур в русском театре — именно фигур, не актеров! – таких, как Смоктуновский, Ульянов или Ефремов, нет. Их не рождает время.

Большие актеры пробивались как трава сквозь асфальт. Их жизнь была жизнью на сопротивление. А нынче смазливый мальчик с третьего курса уже популярен, так как снимается в модном сериале. Он не может сформироваться как личность. Это не его вина, а его беда.

Лучшая Раневская

— Вы четыре раза ставили «Вишневый сад» Чехова. Почему? И кто, на ваш взгляд, лучшая Раневская?

— Если бы мне предложили назвать пятерку лучших пьес мира, я обязательно включил бы в нее «Вишневый сад». В ней столько воздуха между словами! Чехов один из самых моих любимых писателей, который всегда мне интересен. По сути, я ставил «Вишневый сад» даже не четыре раза, а больше. Были спектакли — вариации на чеховскую тему в Испании, Бразилии, Англии. В одну из южноамериканских стран я даже привозил вишневое варенье. Откуда им знать, что такое вишня, если у них кругом кактусы? (Улыбается.)

А одной из лучших актрис, которые играли Раневскую, я считаю Ренату Литвинову. Мы привозили этот спектакль в Ригу.

— Как вы выбираете, что ставить, а что нет?

— Это очень просто. Читаешь пьесу и уже на второй странице понимаешь, что ставить ее не будешь. Слова не по-твоему присоединяются, ритм не твой…

В молодости я запросто мог поставить спектакль, например, о бюрократии. Но сейчас меня интересуют вечные темы, я не могу тратить время на такую ерунду. О наркомании ставить пьесы тоже не буду, хотя и знаю, что она вредна. Пусть этим занимаются молодые режиссеры. Они лучше чувствуют современные проблемы, ритмику, лексику. Я не возьмусь. Мне это небезразлично, но неинтересно.

— Нет ли у вас желания возглавить какой-нибудь театр или снять кино?

— В свое время Лужков предлагал мне сделать в Москве аналог Рижского ТЮЗа. Я отказался. Это была бы копия, которая, как известно, всегда хуже оригинала. Мне предлагали кресло худрука многие знаменитые театры Москвы — например, четыре года назад приглашали возглавить Театр им. Маяковского. Но у меня нет запаса календарного времени, чтобы создать новый театр. По этой же причине я не снимаю кино.

— Зато вы ставите оперные спектакли — с Хиблой Герзмава, Анной Нетребко… Насколько оперная постановка отличается от театральной?

— Там все другое! В обычном театре мы репетируем, чтобы найти точную форму для выражения содержания, и, находя его, закрепляем это в виде мизансцены, декорации, манеры игры. А в оперном театре есть музыка, в которой форма уже найдена, все закреплено. Значит, режиссеру надо идти другим путем — назад.

Существует и еще один нюанс: в опере все разделено, как на заводе, в котором есть разные цеха. Хор — одна часть, солист — другая, балет — третья, оркестр — четвертая. Между этими цехами нет сообщения. Режиссер должен собрать все это воедино. Если ошибешься, все распадется!

В одну реку не войти дважды

— Можем ли мы надеяться на то, что когда-нибудь вы приедете в Ригу и поставите здесь спектакль?

— Я никогда и ничего не буду ставить в Риге. Для того чтобы репетировать, нужны легкость, освобождение. А здесь на меня давит эмоциональный груз. Каждый дом, каждая улица, каждый поворот мне о чем-то говорят…

Да, меня не раз приглашали в Ригу ставить спектакли. Но тут возникал вопрос: с какими актерами работать? Ставить с латышскими актерами? Это будет несправедливо по отношению к русским актерам. Работать с русскими будет неправильно по отношению к латышским. Я ведь работал в ТЮЗе с двумя труппами, мне дороги и те, и другие.

Кстати, это было одной из причин, по которым театр полностью закрыли. В свое время мне давали понять, что если я выберу какую-то одну труппу, то смогу продолжать работать. Но это было равносильно тому, если бы капитану корабля сказали: а выкинь-ка половину команды за борт.

— Но, может быть, хотя бы на отдых к нам приедете?

— Мне снятся прогулки по Майори с Сережей Юрским, царствие ему небесное. Каждый год я мечтаю приехать к вам в Юрмалу отдохнуть, но не уверен. Смогу ли я? Как буду себя здесь ощущать? В одну реку нельзя войти дважды.

О неслучайных случайностях

— Вся наша жизнь состоит из случаев и случайностей, которые складываются в закономерность, — считает Адольф Яковлевич. — Мой приход в ТЮЗ, в общем-то, тоже был случайностью. В Риге я оказался проездом. Ехал из Харькова, где руководил ночным театром-студией, в Ленинград к Акимову. Накануне поездки получил письмо из Риги, от директора ТЮЗа Станислава Гудзука: «Приезжайте, мы вас ждем». Почему бы не заехать по дороге?

Августовским утром 1962 года я сошел на рижский перрон. Меня отвели сначала на Братское кладбище, потом в Молочный ресторан, потом показали театр… и я остался. На тридцать лет.

«После разрыва с Ригой я еще очень долго испытывал потребность в балтийской атмосфере и до сих пор считаю себя рижским режиссером, работающим в Москве.

«Я никогда и ничего не буду ставить в Риге. Для того чтобы репетировать, нужны легкость, освобождение. А здесь на меня давит эмоциональный груз. Каждый дом, каждая улица, каждый поворот о чем-то говорят.

Похожие публикации