Латвийская художница и её полёты по-витебски

В Витебске завершился IV Международный шагаловский пленэр. По приглашению Арт-центра Марка Шагала латвийская художница Анце Грицмане провела там две недели: «Очень много путешествовала и очень много работала». Зарабатывала право на шутку: «Марк Шагал родился 7 июля 1887 года, а я — 3 июля 1987 года, ровно через сто лет». Анце показывает фотографии: «Это дом Шагалов с крошечными комнатками, это развалины синагоги. Это улицы, по которым ходили он и Малевич: такие ступени нельзя было не сфотографировать». Показывает — и рассказывает.

Ольга БЕЛАЯ

— Думаю, комиссия, отбиравшая художников для пленэра, намеревалась привлечь как можно больше разных авторов. Жюри получило 30 заявок, а на пленэр попали 10 человек — из Белоруссии, Германии, Израиля, Латвии, Нидерландов, России, Румынии, с Украины. И все работали в одной студии. Кто-то общался на иврите, кто-то на русском, кто-то на немецком, кто-то на французском, но основным языком был английский.

— Как много языков на десятерых!

— Я была переводчицей с русского и на русский.

— Как общаются художники? Они коллеги, друзья, кто-то еще?

— Ну как сказать… Конкуренты, которые тем не менее поддерживают друг друга и друг у друга учатся. Мы называли себя шагальским братством. Были очень разными, но уже спустя день понимали один другого не то что без переводчика — вообще без слов. Взглянув на картины, можно было определить: с этим художником нужно общаться осторожно, с этим вообще не нужно говорить об искусстве, а у этого можно подсмотреть технику — заглянуть в нее, как в шпаргалку. Художники наблюдательный народ.

Правильные русские художники…

— Что дал вам Витебск — город сам по себе, то, как он выглядит?

— Цветовая культура там совсем не такая, как у нас.

— Тем не менее к ней вы относитесь с уважением и приязнью.

— Ну как — ведь из всего можно что-то извлечь для себя! Взяв у всех лучшее, я могу создать что-то совершенно новое. В этом смысле я многое позаимствовала у коллег по пленэру. Например, художник из России натолкнул меня на мысль, что нужно чаще работать на натуре, — уж слишком много я экспериментирую. Это как раз русская школа: идет дождь, идет снег — они все равно пойдут с мольбертом на природу. Они такие: для дела можно пережить все! Моими преподавателями живописи были Владимир Козин, Людмила Перец и Эйнар Квилис, у которого тоже русская школа. И все они учили, что ради искусства можно чуть ли не на смерть пойти. Это что касается классической живописи и рисунка. А школой актуальной живописи стала для меня Германия, где все перевернулось с ног на голову и где мне показали, что такое современное искусство.

— А что это такое?

— У каждого своя дефиниция, ясно одно: оно должно быть таким, чтобы к объекту хотелось возвратиться. Человек взглянул и ушел, но в его памяти остался след, и он вспоминает уведенное снова и снова. Для этого современное искусство должно быть хорошим — незабываемым… Но сейчас обозначением contemporary art часто оказываются прикрыты пустота, голый расчет и намерение манипулировать. Раньше художники оперировали эстетическими категориями, а сейчас уже не обязательно уметь писать и выражать свою мысль красиво.

…И неправильные немецкие

— Красота теперь кроется в идее, в мысли, которой посвящена работа. Эстетична идея, и потому, воплотившись, она имеет отношение к искусству.

— В Германии я жила недалеко от Франкфурта, а Франкфурт город банков, там все очень прямолинейно, упорядоченно. Для меня как для художника этой упорядоченности оказалось в избытке, и я поняла: единственное, что поможет мне здесь выжить, — прогулки с фотоаппаратом. Чтобы фотографировать и при этом «шевелить» камеру, а после смотреть, что получилось.

— Наверное, в этом и есть суть современного искусства: спорить с тем, что есть и как надо. Если все вокруг прямоугольное — значит, нужно смягчить контуры, сделать их плавающими, снять кадр-«шевеленку».

— В Германии я поняла, какими средствами и инструментами могу оперировать — не только масляными красками. Это может быть фотография, ведь поверх фотографии тоже можно писать. Нужно трансформировать то, что мы привыкли считать правильным, форма выражения должна быть альтернативной, своеобразной, заключать в себе мысль, которая может быть и скрытой, и очевидной.

— По большому счету можно вообще ничего не уметь, даже фотографировать, просто иметь веселую голову и все время что-то придумывать. Если важна идея, то автор прячется за нее — как бы оказывается на втором месте и стыдится своего мастерства.

— Фотографу тоже хочется быть экспериментатором. Потому что он уже знает, что такое хорошая фотография, и ему необходимо сделать что-то особенное для себя, не такое, как прежде. Чтобы не умереть как творческому человеку.

Десять заповедей художника

— На пленэре вы были авангардисткой…

— Я всегда так работаю: вначале посижу в библиотеке день-два, а после на основе информации, которую нашла, начинаю делать наброски. В Витебске я сидела в библиотеке Музея Марка Шагала и мучила библиотекарей вопросами. И пришла к выводу: в основе всего, что делал этот художник, лежала Тора. В ней заключалось главное — то, на чем держались его принципы, его жизнь. И я решила изобразить десять заповедей на иврите. Получился диптих с особой фактурой — ощущение такое, будто текст выбит на камне. Диптих остался в Витебске, и теперь я могу говорить, что мои работы находятся в коллекции Музея Марка Шагала! Я их там оставила — не жалко. Потому что очень многое получила взамен. Шагал направил меня в цвет, к краскам — он очень цветной. И благодаря ему я поняла: не надо бояться говорить о том, что для тебя действительно важно.

— Он говорил о родине, о вере, о своей любви не стесняясь. Обычно люди не очень умеют говорить о себе.

— По большому счету любой художник в своих работах говорит о себе.

— Да. Но не так открыто: это моя жена, а это я — мое лицо, мое тело.

— Шагал дал мне силы верить в то, что я делаю. В Витебске на меня смотрели как на чудо. Потому что я работала совсем не так, как у них принято. Я позволяла себе экспериментировать.

В трёх метрах над землёй

— Расскажите о Шагале как о чуде.

— Белла была первой любовью художника, но выросла в семье богатых торговцев. Шагалы были беднее. Тогда Марк уехал в Париж, поучился там, нарастил мышцы, вернулся и сделал Белле предложение.

— Искусство как путь к равенству и счастью…

— Для меня это человек, проживший очень наполненную семейную жизнь. В среде художников такое большая редкость. Во всех его работах кто-то летает. Он передает ощущение счастья, которое поднимает на три метра над землей.

— Что еще вы увидели у Шагала? Импровизационность, воздушность, не до конца остановленное мгновение, которое продолжает длиться?

— Легкость линий, страстность и в то же время чистоту. Юдель Пэн был первым учителем рисования Шагала в Витебске: мы ходили на его выставку. Так вот, Пэн представлял реалистическое искусство, но в его картинах свиньи и овцы летают, а дома немного наклонены.

— Это по-витебски.

— Мы были в доме, где ребенком жил Шагал, и видели его маленькие рисуночки. На одном из эскизов он кувыркается на кровати — ноги вверх: он летает над кроватью! По сути, это отражает его отношение к жизни. Лучшее, самое теплое место для тебя — твой дом.

Пока невидимые сувениры

— Что изменится в живописи латвийской художницы Анце Грицмане после того, как она вернулась домой?

— Начну работать красками для граффити. К тому же у меня есть идея создать серию работ, основанных на впечатлениях о пленэре — вдохновленных им, посвященных ему.

— И какими они могут быть?

— Думаю, в эти работы войдет человек; до сих пор у меня были абстракции. Обязательно продолжу тему еврейской музыки. В Витебске я собрала все, что могла, — таких книг здесь нет! — скопировала ноты и привезла. Теперь посмотрю, что с ними можно сделать. Намерена отдать три свои маленькие работы для международной пейзажной выставки, которая откроется в витебском музее в середине сентября. Меня туда пригласили.

— Поедете?

— Посмотрим. Есть один молодой галерист из Англии, у которого база в Лондоне и Берлине; он нашел меня через Instagram. Так вот, осенью он организует форум искусства Балтии и хочет, чтобы я привезла свои работы в Лондон.

— Нескучная у вас может быть жизнь осенью!

— А еще я поступила на медицинский факультет Университета им. Страдиня, буду заниматься терапией изобразительным искусством. Я люблю учиться, люблю библиотеки — это мой второй дом. А первый дом — море, его открытое пространство, свежий воздух…

Молчаливые сутки

— В библиотеке, у моря происходит подзарядка — а после в картину уходит время, мысль, сила художника?

— Одно время настроение у меня было такое: все, хватит, писать больше не буду — я так выкладываюсь, у меня так мало сил! Тяжело. И тут одна дама купила мою работу и подарила мужу. Звонит и говорит: «Анце, он смотрит на картину и плачет!» Мужчина 35 лет от роду может плакать, глядя на картину!

Мне вообще не нравится говорить. Потому я и работаю художником: могу молчать, но меня понимают. Мои работы абстрактные, через них я не транслирую никаких очевидных рассказов, но они говорят за меня. Вместо меня — и вместо тех, кто может эти рассказы «читать» и усваивать.

— «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется» — а вы что-то сказали, не используя слов, и вас правильно поняли…

— Да, это награда. Художник вообще очень чувствительная личность — воспринимает слишком многое из того, что происходит вокруг, переживает, хранит в себе, а после трансформирует. Я никогда не отключаюсь, и мой рабочий день длится 24 часа в сутки.

Досье «СУББОТЫ»

V Марк Захарович Шагал (1997, Витебск — 1985, Прованс) — российский и французский художник, один из самых известных представителей художественного авангарда XX века. После Октябрьской революции его назначили уполномоченным комиссаром по делам искусств Витебской губернии, и в 1919 году он основал Витебское художественное училище как систему свободных мастерских, руководителями которых стали художники разных направлений. В училище преподавали такие художники, как Мстислав Добужинский, Эль Лисицкий, Казимир Малевич.

V Анце Грицмане (1987, Талси) окончила Латвийскую христианскую академию в 2010 году, получила степень магистра живописи в Латвийской академии художеств в 2013 году и посвятила свою диссертацию современному сакральному искусству. Занималась исследовательской работой в Грайфсвальдском и Тартуском университетах, училась в Университете Аристотеля в Салониках (Греция), посещала открытые лекции в школе современного искусства во Франкфурте-на-Майне (Staedelschule, Германия). На международной научно-художественной конференции RIXC Open Fields выступала с лекцией о синестезии — «звуковом зрении» и феномене «единства чувств». В январе этого года персональную выставку нашей художницы представлял Витебский центр современного искусства.

«Мы были в доме, где ребенком жил Шагал, и видели его маленькие рисуночки. На одном из эскизов он кувыркается на кровати — ноги вверх: он летает над кроватью! По сути, это отражает его отношение к жизни. Лучшее, самое теплое место для тебя — твой дом.

«Мне вообще не нравится говорить. Потому я и работаю художником: могу молчать, но меня понимают. Мои работы абстрактные, через них я не транслирую никаких очевидных рассказов, но они говорят за меня. Вместо меня — и вместо тех, кто может эти рассказы «читать» и усваивать.

Похожие публикации