Когда я радостно сообщала знакомым, что иду на интервью с Соловьёвым, реакция была одна: «К барьеру?» В наэлектризованном политическими страстями воздухом сегодня на первом плане медиа-лица: их телешоу обсуждаются, их мнение имеет вес.

Режиссёр Сергей Соловьёв о русском коде и евротаблетках

Впечатление такое, что люди на время позабыли обо всём разумном, добром и вечном. Именно эти непопулярные нынче темы всегда были в центре творчества режиссёра Сергея Соловьёва — автора фильмов «Асса», «Сто дней после детства», «Чёрная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви», «Нежный возраст», «Анна Каренина»…

Знаменитый режиссёр приехал в Латвию с гуманитарной миссией — по приглашению библиотеки им. Николая Задорнова. Сергей Александрович расписался на почётной стене рядом с автографами других знаменитых посетителей: Евгения Евтушенко, Павла Глобы, Владимира Мединского, Юрия Полякова, Сергея Безрукова…

Существование такой мощной библиотеки на частные средства невероятно впечатлило Соловьёва: «Задорнов молодец! А Рига благодаря таким людям — настоящая культурная столица Европы!»

«Суббота» искренне желала бы поговорить с Сергеем Александровичем на разумные и вечные темы, но не обошлось без заныривания в украинскую тему.

Ялта: длинная история любви

— Крымский город Ялта до сих пор весь пропитан духом снимавшейся там в 1987 году картины «Асса»: дорожка к пляжу декорирована «следами мальчика Бананана», гостиница «Ореанда» над набережной им. Ленина, воздушные трамвайчики над городом… Как вы относитесь к последним событиям в Крыму?

— Я за Крым очень переживаю. С Ялтой у меня длинная история любви. На ялтинском пляже в 1968 году я снимал свою дипломную работу — первый кадр своей жизни.

Потом я выбрал этот город съёмочной площадкой для «Ассы». Тогда это был ещё СССР. А в 2000 году я ехал на машине из украинской Ялты в Севастополь с премьерой фильма «Нежный возраст», смотрел налево-направо… и расстраивался: в некогда цветущем раю появилось такое количество нелепостей и сложностей…

Политика дело очень профессиональное, закрытое и тонкое. Как ни крути, хоть бы даже марсиане по секретному договору претендовали на Крым, всё равно подавляющее количество населения (и это никакая не пиар-утка) ощущает себя русскими. Они генетически русские. Так или иначе, требовалось политическое решение этой проблемы. В нынешней ситуации всё сложилось так. Не сейчас, так через несколько лет пришлось бы решать эту проблему.

— При этом никаких писем в поддержку решения Путина, в отличие от многих коллег по цеху, вы не подписывали…

— Я писем никогда не подписываю, потому что, повторюсь, политика дело профессиональное. Устраивать из неё воскресную ярмарку не дело. Это всегда приводит к ярмарке тщеславия. Такие вопросы должны решать между собой политики. Чем они умней — тем мудрей их решения. Мне было бы трудно, к примеру, представить себе, чтобы Лев Толстой подписывал какое-то коллективное письмо. Если надо было — он сам царю писал.

— У вас нет ощущения, что сегодня политики всё решают скорей эмоционально, нежели профессионально?

— Нет. Я слишком хорошо знаю изнутри ситуацию в Крыму. За Донецк или Славянск говорить не возьмусь — не знаю, что там. А в Ялте и Севастополе знаю каждую тропку.

Мне трудно сформулировать некое общее отношение к событиям на Украине. Я с пяти лет каждый год отдыхал в деревне Шамраевка под Белой Церковью. Баба Маня, Марфа Тимофеевна, каждое утро говорила: «Иди, Серёжа, сорви помидору, какая на тебя смотрит, и съешь». Я как сейчас помню эту мазанку, кровать, подушки, земляной пол… И никогда в жизни там не было проблем между русскими и украинцами. Вот она, моя Украина, к которой я отношусь с огромной нежностью.

Но как я могу относиться к украинским политикам, которые 20 лет строят свою государственную политику на антирусских настроениях, зная, что 25 миллионов граждан живут на границе с Россией и имеют там родственников, близких, друзей?! Такие политики — либо тяжелобольные люди, либо глупцы! Даже если у них есть претензии, это вопрос тонкой и долговременной работы. Но тупо набирать очки на антирусской риторике — это безумие!

«Ну ты, чудак на букву «м»!»

— Сегодня политика становится такой массовой и кровавой игрой, что нормальный человек не в состоянии это принять и разделить. Героев «Ассы» тоже разметало по разные стороны баррикад. Серёжа Бугаёв (мальчик Бананан) активно поддерживает Путина. Борис Гребенщиков спел песню, осудившую войну. А Говорухин вводит постановление о запрете мата в театре и кино…

— Это совсем другая история. Это последствия первой «Ассы». С развалом СССР исчезло трогательное единство рок-культуры сопротивления — сопротивляться стало нечему. Дальше надо было, как после инсульта, заново учиться ходить и жить в новых условиях. Вот и развело всех в разные стороны. Каждого в свою.

Жили мы и при запрете мата. Ничего страшного. Василий Макарович Шукшин чудесно его обходил, говоря: «Ну ты, чудак на букву «м»!» Конечно, Шнура (лидера группы «Ленинград», который снялся в картине «2Асса2». — Прим. ред.) жалко. Но и это переживём.

У меня нет желания кого-то поправлять, говорить: «Как ты мог предать идеалы?!» — или наоборот: «Ты остался верен идеалам — я буду целовать следы твоих ног». Этого нет. Это все мои товарищи, к которым я отношусь с огромной нежностью. И не хочу их ничему учить.

— А спорить?

— Когда я жил в Питере, у нас во дворе была чудесная пословица: «Кто спорит, тот г..на не стоит». Терпеть не могу споров — это всё схоластические упражнения для горла. Все имеют право на своё мнение.

«Никто не хотел таких перемен»

— Первая «Асса» закончилась песней Виктора Цоя «Мы ждём перемен». Сегодня мы в очередной раз их дождались. Оно нам надо?

— Если говорить о тех переменах, когда разрушился Советский Союз, то во время съёмок «Ассы» я стоял в 10-тысячной толпе в парке культуры им. Горького. Да, они держали зажжённые спички и орали: «Мы ждём перемен!» Но могу вам дать расписку: ни один человек из той толпы не хотел перемен, которые затем произошли.

Новая «Асса» — как раз об этих переменах. За эти более чем 20 лет выросло другое поколение. Моей дочери Ане во время первых съёмок был год. Сейчас она уже взрослая девушка, окончила консерваторию. Кстати, вторая «Асса» никаких ответов не даёт. Она задаёт новые вопросы. То, что сейчас происходит, — скорее не перемены, а агония перемен. И метаться нам в ней ещё долго.

— В одном из интервью вы посетовали: «Хочется верить, что Россия вообще существует!» Сегодня на Россию и русских обратил внимание весь мир — вам это нравится?

— У меня нет единого понимания роли России. Её нельзя однозначно определить. Я всегда вздрагиваю, когда слышу вопли: «Россия, вперёд!» Где у нас перёд? Где зад? Ничего не ясно.

Кстати, я многое понял про Россию, когда прилетел 9 Мая в Ригу. Встречавшие меня рассказали, как много народа пришло на площадь к памятнику Освободителям. Я представил себе памятник с кучкой народа… Но то, что я увидел воочию, стало потрясением: такое массовое паломничество достойнейших, абсолютно трезвых русских людей.

Меня поразило их состояние. Это так не похоже на массовые мероприятия и выражение чьей-то воли, в которых, как правило, есть некая доля фальши. А здесь все шли без чьей-либо указки, шли тихо и сосредоточенно. Особенно впечатлили здоровенные мужики лет по 45-50. В руках — не две гвоздички, а охапки цветов. Видно, что они пришли не потому, что им кто-то сказал, а потому, что им захотелось возложить цветы с уважением к падшим предкам.

Это вселяет надежду на то, что не всё потеряно, а впереди у нас у всех большая жизнь.

Но бывают и совсем другие русские. На пляже в Турции я видел выпившего русского мужика в трусах, который сидел по-турецки и бил воблой по камням. Мимо проходил другой, такой же нетрезвый, соотечественник в трусах. «Ты где воблу взял?» — «Где взял, там больше нет!» — «Продай!» — «Ты обалдел?!» — «Давай за 250 долларов!» — «Иди ты!» — «За 300!»… В конечном счёте сторговались за 1000 долларов… Мне стыдно за таких русских. Но это два полюса России.

Вобла и День Победы

— Большинство латышей поставили бы обе эти истории на один полюс. Русский День Победы их пугает не меньше мужика с воблой. И такое отношение у большей части западного мира…

— Тут всё сложно. Запад встал в позу благородных учителей, которым ведома истина в последней инстанции. Это фальшь, ничего они не знают. Они тоже на тяжелейшем перепутье. Это следствие всеобщего духовного кризиса.

Мне наиболее приятны и интересны сегодня те, у кого есть сила и воля отстаивать своё личное человеческое достоинство, а не встраиваться в одну или другую общественную систему, которая кажется ему наиболее комфортной и которая унесёт его вместе со всеми в некое царство радости. Нет такого царства и нет такой системы.

Всегда существовала одна жизнь, связанная с тем, что показывают по телевизору, — она мне не кажется свидетельством некого Божьего замысла. И другая жизнь — глубоко личная. Я за эту, другую жизнь. И не очень верю в любое общественное благо или общественное зло.

Меня всегда интересовал личный подвиг тех, кто умудряется остаться человеком несмотря ни на какие общественные маховики. Хотя я с горечью ощущаю, что невольно стал одним из авторов этих маховиков, сняв когда-то финал «Ассы». Это же я придумал: если каждый зажжёт по спичке, то свет от них озарит полмира. Увлёкся идеями о переменах и сыграл роль козла-провокатора, который водит своих соплеменников на бойню — сам остаётся жив, а их всех на мясо… Хотя изначально снимал вовсе не о том.

— А о чём?

— Хотел снять такой болливудский фильм о пожилом человеке с множеством денег, который губит душу девушки, влюблённой в молодого человека, которому пожилой человек откручивает голову. И там поют и танцуют на фоне роскошной ялтинской природы.

Пожалуй, сегодня мне ближе всего слова Владимира Набокова: «Я могу жить в любой стране, где портрет её руководителя не превышает размеров её почтовых марок»…

Как отказать «крёстному отцу»

— В 1973 году режиссёр «Крёстного отца» Фрэнсис Форд Коппола после фестиваля в Сан-Франциско предлагал вам не возвращаться в СССР — остаться в Америке. Никогда не жалели, что отказали ему?

— Никогда! Тогда только выгнали Солженицына, и Коппола смотрел на меня как на придурка: «Ты что, обалдел, возвращаться?! Года три-четыре тут потусуешься, повнедряешься — и начнёшь снимать…» Но я сказал, что у меня есть обязательства, и уехал.

И я не жалею ни об этом, ни о каком другом моменте своей жизни. Всё, что с нами происходит, — это большая, хорошая и отрезвляющая школа. Она помогает задуматься над тем, зачем мы тут взялись и для чего болтаемся. И чем старше я становлюсь, тем меньше понимаю, чей это всё замысел.

— Впечатление такое, что нынешние события всколыхнули в людях всё самое ужасное…

— Это нетрудно. Вы были когда-нибудь в большой толпе? Там возникает странное и страшное чувство, что ты уже не человек и личность, а часть некой массы. И тут в свою роль вступают профессиональные колыхатели масс, которыми движет тщеславие лидера. Колоссальная вещь! Она преображает людей до неузнаваемости…

— Какая задача у художников в такое время: возбуждать, успокаивать?.. Скажем, Гребенщиков записал песню и выложил её в Интернет…

— И правильно сделал! Не надо делать ничего специального — надо делать то, что ты должен. Что? Зачастую ты даже не отдаёшь себе отчёт, зачем ты это делаешь, — есть некое внутреннее чувство.

— Многие западные актёры, в том числе Даниэль Ольбрыхский, и наш Алвис Херманис отказались от гастролей по России и съёмок. Как вы к этому относитесь?

— У них своя генетика публичной борьбы за свободу. Когда Лех Валенса впервые объявил открытую вражду власти, Ольбрыхский был лицом и голосом Валенсы для народа. Ничего удивительного в такой его нынешней позиции. Но всё пройдёт — пройдёт и это.

Время вспомнить о добродетели и целомудрии

— Сейчас вы затеяли грандиозный проект — пять спектаклей по «Войне и миру» Толстого. Это то, что, по-вашему, сейчас необходимо?

— Да. Я это делаю со своими студентами. И вы знаете, они преобразились на глазах. Если раньше их речь была пронизана словечками вроде «прикольно», «круто», то после того, как мы стали учить толстовские тексты, они и в жизни заговорили по-русски. В них проявилась совсем другая Россия, и это совсем не «Россия, вперёд!».

— Толстой сегодня снова современен?

— А как же! Ничего не поменялось. Знаете, от чего умерла Элен? Она простудилась, и некий влюблённый испанский принц решил полечить её цивилизованно, а не дикими банками с кровопусканиями — он привёз ей новомодных европейских таблеток. Элен объелась «колёс» и отдала концы. Классический передоз.

И кончается «Война и мир» вовсе не тем, что Пьер женился на Наташе, которая растолстела и обрела мещанское счастье, — книга завершается рассуждениями о свободе и мире, которые мало кто читает (я сам не читал!). О том, что только очень неразвитое и дикое человеческое сознание может считать свободу высшим наслаждением человеческого духа и тотальной добродетелью: «О дайте, дайте мне свободы — я свой позор сумею искупить!»

Свобода от чего? Когда кричат: «Украина — незалежна!» — хочется спросить: «От чего она незалежна?» В жизни гораздо важнее другое — определить свои несвободы, которые ты выбираешь для себя. Чувство полной свободы и совесть несовместимы.

— А что плохого в мещанском счастье: кружевных занавесках, вкусненькой еде, удобной жизни?

— И про это Толстой совершенно верно писал: человеку не нужно лишнего. Лишнее губит идею человека. Всё европейское мещанское счастье основано на излишествах. А ведь на самом деле человеку так мало нужно. На мой взгляд, сегодня настала пора вспомнить слова, которые давно вышли из моды: «целомудрие», «деликатность» и «тишина». Никакого горлового пения… Как можно меньше говорить.

Кристина ХУДЕНКО.

Похожие публикации