Как создавался «Взгляд»? Сохранились ли культурные связи между Россией и Латвией? Что самого важного произошло в культурной жизни за минувший год? По приглашению медиа-клуба Format A3 в Риге побывал известный российский журналист, телеведущий, обозреватель телеканала «Культура» Владислав Флярковский.

«Суббота» встретилась со знаменитым коллегой буквально через несколько часов после его прилёта. И пообщалась на самые разные темы.

Когда мы были молодыми…

— Владислав! В вашем послужном списке множество рейтинговых программ, включая «Время» и «Вести», работа на Ближнем Востоке, сейчас — на канале «Культура»… Но читатели не простят мне, если мы начнём беседу не со «Взгляда». Ведь большинство зрителей увидели вас и запомнили именно по этой программе. А вы вспоминаете об этом времени?

— И о времени, и о людях, и о событиях, среди которых важнейшим после рождения моего первого сына было рождение «Взгляда» — вернее, моё рождение в нём как журналиста. Не я придумывал «Взгляд» — придумывали его тогдашние корифеи Молодёжной редакции ЦТ, но зато я был счастлив тем, что имел возможность изнутри наблюдать за тем, как делается другое телевидение, то есть совершенно другое.

«Взгляд» создавался как абсолютно новая конструкция, в которой всё выстраивалось очень тщательно, так, чтобы всё всему было созвучно: лица в кадре, музыка, заставки, темы разговоров в гостиной и на кухне, мебель на этой кухне.

— Ведущие «Взгляда» очень быстро стали всенародными любимцами. Хотя не все они были профессионалами: например, Листьев, Захаров и Любимов пришли на ТВ чуть ли не с улицы, в отличие от вас — выпускника журфака МГУ…

— Влад, Дима и Саша пришли с радио, и специальное образование у них, конечно, было. Но они именно пришли, их лица были свежи не только для телезрителей, но и для сотрудников редакции, на них не стояла номенклатурная печать, и такой выбор был, конечно, сознательным, просчитанным. И это сработало.

— Любопытно, что в программе оказались сразу два Владислава: вы и Листьев. Убийство вашего коллеги и тёзки до сих пор не раскрыто. Как вы думаете, шансы есть?

— Шансы со временем тают. Время, как известно, только лечить умеет, да и то не слишком успешно. А в криминалистике другой принцип: чем дальше, тем безнадёжнее.

— Общаетесь ли вы сейчас с бывшими взглядовцами?

— Иногда, при редких встречах. Судьба развела. У каждого свои заботы.

В горячих точках

— Вы три года проработали собкором «Вестей» на Ближнем Востоке. Что вам это дало?

— Это принесло мне печальный и тяжёлый опыт того, что можно сделать журналисту там, где до его появления наследили нанятые пропагандисты. Мне достались тонны антисемитского вранья — и столько же бредятины про арабов.

— Пришлось разрушать стереотипы?

— Пришлось долго восстанавливать реальную картину событий в этой точке земного шара.

— Вас не тянет обратно, в политическую журналистку?

— Нет, не тянет. Мне понравилось в последние годы заниматься политической журналистикой, находясь за её пределами. Интересуюсь, читаю, смотрю, оцениваю то, как работают коллеги — мастера этой самой политической журналистики, и очень часто, как мне кажется, вижу насквозь то, что публика не замечает, потому что знаю, как это делается. Не всегда добросовестно.

Худсовет не нужен!

— В одном из интервью вы назвали телеканал «Культура» самым человеколюбивым телевидением. Это правда. Но чем объясняется парадокс, что такой замечательный канал смотрят всего три процента людей, включивших телевизор?

— Конкуренцией объясняется, чем же ещё. Конкуренцией между универсальным и специальным, между эффектным и эффективным, между натиском и деликатностью. Это конкуренция, в которой проигрыш можно считать победой. Кстати, в таблице телемониторинга телеканал «Культура» всё-таки стоит в первой половине списка. Ну не может такой телеканал быть массовым, невозможно заставить смотреть телевизионную версию оперного спектакля массу людей, которые никогда не были в опере и не собираются туда!

— В том-то и беда: зрителю подавай мыльный сериал или дебильное ток-шоу, где не надо включать голову. Сегодня на телевидении пошлость зашкаливает! Не считаете ли вы, что пора возвращать старые добрые худсоветы, которые отслеживали качество программ?

— А можно поинтересоваться: какие именно люди, с какими представлениями о прекрасном будут заседать в этих худсоветах? Худсовет — хроническое заболевание, исчезнувшее вместе со скончавшимся пациентом.

— Какой вы телезритель?

— Неаккуратный. Лучшее время для просмотра совпадает с моим рабочим временем — вечерним телеэфиром. Смотрю новости, чтобы знать, как жить будем дальше. Смотрю фильмы, ток-шоу.

О семье

— Владислав, у вас такое фирменное отчество — Пьерович. Откуда у вашего отца столь экзотическое имя? У вас французские корни?

— Папа родился в 1928 году. Тогда были в моде необычные имена. Вот его и назвали Пьером. Может, в честь какого-то революционного деятеля? Никаких французских корней нет. Один дед немец, второй еврей, сотрудник бакинской типографии, печатал прокламации, лично знал Шаумяна, состоял в рядах РКП(б). Кто-то из однопартийцев назвал его жидом, и дед швырнул партбилет на стол руководителя ячейки. Это было в 20-е. Как он уцелел?!..

— Вы продолжатель журналистской династии: ваш отец был фотокорреспондентом в Баку. А ваши сыновья пошли по вашим стопам?

— Мой старший сын Илья окончил Гуманитарный институт телевидения и радиовещания. Профессия — звукорежиссура. Гениально работает с видеоматериалами. Автор множества роликов по экспозициям современных художников. Потрясающе умеет делать каждую новую работу не похожей на предыдущую. Как будто их делали разные люди! Вы же знаете, в искусстве очень легко выработать некоторые броские приёмы и шлёпать по трафарету один спектакль за другим, одну книжку за другой. Илюша — настоящий творческий человек.

— Наследственность хорошая! А чем младший сын Вениамин занимается?

— Он всё желает попробовать. Рассматривает любые предложения. Чаще всего говорит: «Попробую. Посмотрю. Поеду. Хочу!» Найдёт и он себя.

— С тестем, который тоже принадлежит к людям искусства, о культуре не спорите? (Владислав Флярковский женат на дочери Марка Розовского, худрука театра «У Никитских ворот». — Прим. ред.)

— Мы не так часто видимся. Ни о чём не спорим.

— Для человека, который работает в кадре, очень важна внешность. Что вы для этого делаете? Может быть, в салоны красоты ходите?

— Никуда не хожу. Стараюсь быть опрятным и не вызывать отвращения. Думаю, этого достаточно мужчине, который имеет сомнительное счастье мелькать на экране. Количество морщин не так страшно, как количество вранья.

«Борьба против русского языка — это бой с тенью»

— Работая во «Взгляде», вы много ездили по Союзу. Приезжали и в Латвию. Причём на заре атмоды. Какой вы тогда увидели нашу страну?

— Я побывал в Лиепае, Риге. Встречался с людьми, носителями идей независимости. Признаюсь, некоторые их ответы приводили меня тогда в ужас. Я искренне восхищался смелостью этих людей. И с простыми работягами беседовать было жутко интересно. До сих пор помню свиновода из-под Лиепаи. Он угощал собственным беконом и возмущался тем, как бездарно ценят нынче сдаваемую продукцию (это был 1988 год): «Когда мой дед сдавал бекон, его браковали, если жир был толще пальца. А сейчас что?!»

— Тогда у нас была единая страна — СССР — и единое культурное пространство, которое после независимости рассыпалось как карточный домик. Как вы считаете, можно собрать его снова? Или это уже никому не нужно?

— «Единое культурное пространство» звучит казённо и напыщенно. Имеются в виду обменные программы в области культуры, организуемые по партийной линии. Может, хватит? Российская культура была, есть и будет. Латышская культура была, есть и будет. И жизнеспособность их, на мой взгляд, не зависит от наличия какого-то там пространства.

Мы принимаем Раймонда Паулса в Москве так, как если бы ничего не изменилось. Дружить нас больше никто не заставляет, знакомства с культурой и искусством соседей никто не навязывает. Если за крушением единого культурного пространства стоит исчезновение номенклатурных разнарядок и реляций, то и бог с ним!

— Но как это ни печально, русская культура сегодня вытесняется из Латвии. Русский язык ставится практически вне закона. Как вы думаете, почему это происходит?

— Предлагаю быть осторожнее с терминами: «вне закона» значит запрет на использование. До такого, я полагаю, дело не дойдёт. Другое дело, что русский язык претендует на то, чтобы быть вторым государственным в стране. Есть основания для этого. Ему в этом отказывают. Почему? Думаю, это бой с тенью, сражение с призраком. Противники более высокого статуса русского языка, видимо, начитались мистических книжек и посчитали, что за звуками, буквами и знаками не родного для них языка кроется великая сила, дающая власть над миром или отдельно взятой республикой.

Похожие публикации