Известный учёный Андрей Бердников решил на себе проверить уровень демократии в Латвии.

Кто он такой, Андрей Бердников? Успешный учёный, яркий представитель академической среды, политолог, исследователь протестных движений в мире. Бывший советник Сармите Элерте в министерстве культуры. Политолог, выступивший за эксперименты с демократией в рамках закона. И получивший за это массу обвинений в свой адрес — начиная от Latvijas Avīze до министра Пабрикса.Известие о вступлении Бердникова в партию Линдермана «За русский язык» («ЗаРЯ») удивило многих, а в националистических кругах вызвало шок. А недавно в радиоэфире он открыто заявил о своей нелояльности латвийскому правительству.О том, почему он это сделал, кто и зачем демонизирует идеи, создавая образ врага, куда, по его мнению, сегодня движутся Европа и Латвия, учёный рассказал «Субботе».

Раздвигать рамочки

— Почему вы, успешный учёный, решили вступить в партию «За русский язык», рискнув благополучием?

— Мы с Владимиром Линдерманом встречались и до этого и сотрудничали, но формально я не присоединялся к партии. Толчком было то, что Latvijas Avīze на меня ополчилась. Им, видимо, не понравилось, что я с симпатией отзываюсь о «ЗаРЯ», называю их прогрессивной силой, и они решили меня немножечко потюкать.Кампания была коротенькая, но целенаправленная. Сначала они, вырвав из контекста мою фразу о том, что каждой общине нужно идти своим путём, попросили комментарии министра обороны Артиса Пабрикса, не сепаратизм ли это. Пабрикс произнёс нелестные слова в мой адрес, но сказал, что если давить, то это будет понято как ограничение академической свободы.

Потом они задали тот же вопрос мэру Ушакову и председателю комитета Рижской думы Алдермане. А в конце этой кампании была большая статья, уже с элементами шантажа: вот посмотрите, какой человек работает в университете. Что самое интересное, мне они не звонили, но позвонили моему начальству: а действительно ли Бердников допускается к студентам, работает ли в проектах?

А ещё в статье была фраза, которая меня просто взбесила. Они написали, что вот такие люди работают в университете, в то время как министерство культуры обещало дать финансирование Институту социальной памяти, который как раз при нашем факультете… Я расценил, что они будут сейчас давить на факультет, и решил, что лучше уж сразу ситуацию обострить.Они действительно не понимают, что это наша локальная проблема. Эта протестная волна идёт изнутри, никакие иностранные спецслужбы ничего не стимулируют. Но латышей этим зомбируют.Скажу честно, я видел потенциал в лидерах партии «ЗаРЯ» уже давно. Мне было интересно, потому что они, на мой взгляд, сейчас единственная партия, которая способна действительно выйти за рамки установленных норм.

— А вы такой человек, что вам надо рамочки раздвигать?

— Пытаюсь это делать и где-то даже от этого страдаю… Вступил в борьбу с желанием всколыхнуть интеллигенцию, академическую сферу, чтобы по крайней мере там можно было дискутировать обо всём без каких-либо табу. Я, наверное, первый в Латвии, кто из почти полностью латышской академической среды присоединился к настолько демонизированной политической силе. Пускай привыкают.

— Как отреагировала на ваш шаг семья?

— Я не успел посоветоваться насчёт вступления в партию, решение принял ночью.В принципе, я ожидал, что меня будут отговаривать, — не из-за того, что против, а из-за того, что это определённые риски для семьи. Правда, моя супруга потом говорила, что не очень удивилась…

— Почему русская тема стала для вас особенно актуальной сейчас?

— Я старовер по обеим линиям, потомственный гражданин Латвии — мой отец из Краславского региона, мама из Риги. Уже около 300 лет назад наши корни тут были. Считаю, что сейчас актуально как раз национальные вопросы двигать, но не забывая про социально-экономические, поскольку этот кризис будет явно долгим, затяжным, и нам надо что-то решать.Но только добившись равноправия в вопросах гражданства, равенства культур, мы сможем говорить на равных с латышской частью населения и решать, как вместе бороться за социально-экономические интересы.Сегодня мир настолько динамичен, что человек меняется медленнее, чем мир вокруг него. В нормальные времена наоборот. И поэтому единственный выход в этой ситуации, когда ни у кого нет рецептов преодоления кризисов — ни у государства, ни у политиков, — это экспериментировать с разными, порой даже радикальными идеями и альтернативами.Конечно, без болезненных экономических и социальных экспериментов, когда ставятся под удар неимущие. Но с демократией нужно и можно экспериментировать, это её расширяет и развивает.

Последствия давления

—Вы испытываете давление после вступления в партию Линдермана?

— Материально я пока сильно не пострадал. Правда, два фонда прекратили со мной сотрудничество. В одном я даже был в правлении, но там открыто сказали, что эта политическая сила нас не устраивает, и меня исключили.В Латвийском университете, где я работаю, на личном уровне это многим не нравится. Некоторые коллеги стали смотреть с подозрением, но пока не было попыток меня из каких-то программ убрать. В этом заслуга и нашего декана Розенвалдса, который более либерален, чем многие другие. Но я зарабатываю на том, что меня зовут и включают во всякие исследовательские проекты. Некоторые из них финансирует Еврокомиссия, некоторые — государство. Часть из проектов скоро закончится, а в новые могут и не позвать.

Куда движется Европа

— Вы работали в министерстве культуры с Сармите Элерте. А после ухода с ней общались?

— Мы с ней сотрудничали чуть больше трёх месяцев, но когда я ушёл, ни разу не созванивались.Мне казалось, что для Элерте важны идеи вовлечения народа в решение проблем, в своё время она, по сути дела, даже была лицом протестов против правительства Калвитиса. Когда Элерте стала министром культуры, она пригласила меня работать. Но я скоро понял, что у неё всё затмевает как раз-таки национальная линия. Потом она настолько увлеклась, что стала переходить через край, поэтому я написал ей, чтобы меня освободили от всех должностей.

— Что вы думаете о её программе интеграции?

— Ясно, что это мёртвый документ, он работать не будет. Эти тезисы не только для русскоязычного сообщества неприемлемы, но и для либеральной латышской общественности.

— Идеи о мононациональной стране осуществимы? Есть такие примеры в истории?

— Французы пытались это сделать после Великой Французской революции, но сейчас вообще другая демографическая и миграционная ситуация. Во времена Франко в Испании тоже пытались басков ассимилировать — их было около двух процентов, — но ничего не смогли сделать. У нас дело к 40 процентам близко, и это просто неосуществимая программа.И в Европе консервативные силы тоже заинтересованы в сохранении французской Франции или немецкой Германии, но им понятно, что иммигранты неизбежно будут прибывать, иначе просто невозможно обеспечить достойный уровень жизни пенсионерам и т. д.Французы и немцы уже осознали, что не могут сохранить национальные государства в прежнем виде. Поэтому придумали сделать федерацию, где весь Евросоюз будет плясать под дудку немцев и французов.

Не исключено, что даже миграционные потоки будут спихивать на периферию, а сливки всё равно будет снимать центр. Это реальные тенденции Европы.Начались они давно, но политики до определённого времени этого не озвучивали.Европа, в отличие от нашей местной власти, всё более открыто признаёт, что национальное государство отмирает. Это уже факт. Сего-дняшнее государство слишком мало, чтобы ответить глобальным вызовам: и социально-экономическим, и демографическим. С другой стороны, оно уже слишком велико, чтобы удовлетворить нужды регионов

— И куда сейчас движется Европа?

— Идут два процесса: федерализация и регионализация. Это две стороны одной медали. С одной стороны, Европейская федерация будет заинтересована в том, чтобы сконцентрировать в руках центра экономику, фискальную и банковскую политику.С другой стороны, роль регионов в Евросоюзе усиливается, создаются комитеты по регионам, а сами регионы могут, минуя национальные государства, вести переговоры с центральной властью ЕС.У нас многие скептически смотрят на автономию Латгалии, говорят, что к автономии более склонны те, кто дотирует другие регионы. Но это не так. Например, возьмём Корсику во Франции, которая является одним из самых отсталых регионов в стране. Или Шотландию, которая, несмотря на запасы нефти, тоже дотационный регион. И она одна из первых, кто обсуждает отделение от Великобритании. Уже в 2013 году они разработают законопроект к референдуму, в 2014-м будут решать.

Дальнейшая регионализация и создание новых автономий — это неизбежность Европы. К примеру, в Испании уже сейчас 17 автономных сообществ и даже два автономных города: Сеута и Мелилья. Там боятся сепаратизма, но не автономии.У нас же идея автономии демонизирована. Владимир Линдерман поднял вопрос о Латгалии, и его сразу обвинили, что он угрожает территориальной целостности. Хотя он чётко подчёркивает, что это в составе ЛР.С другой стороны, когда о федерации заговорил Баррозу, никакой критики не последовало, даже от Visu Latvijai!, все хвалят. И Пабрикс сказал, что нам нужна федерация, в которой немцы будут занимать главенствующую роль, и Атис Леиньш, ярый националист.Но если Латвия из унитарного государства превратится в одну из частей федерации, это как раз и меняет форму государства, и это конец суверенитета, если прямо говорить. А автономия унитарному государству не угрожает.

Просто здесь важно — кто говорит. Европа говорит — все послушны.Но тенденции к обособлению будут возрастать. Что значит быть французом или немцем? Любой иммигрант, приняв гражданство Франции или Германии, становится немцем и французом формально. Алжирцы, когда перестали быть колонией, массово принимали французское гражданство, в Германии — арабы.

Любой немец понимает, что да, араб может стать немцем, но никогда не станет саксонцем или баварцем по менталитету.Поэтому стремление к обособлению — это попытка коренных европейских народов защитить свою идентичность в эпоху глобализации.— У нас вообще уникальная ситуация: 300 тысяч неграждан при том, что 600 тысяч населения уже уехали. Что с этим делать?— Только бороться. Ждать, что когда-то Сейм утвердит, — это иллюзия. Поэтому мы за референдум. В этом плане вопрос гражданства для кого-то из политиков, может быть, даже опаснее, чем вопрос языка, потому что с ним связан передел власти. Латышские партии боятся радикальных изменений в корпусе избирателей.

Субкультура для молодёжи

— В Латвии открываются памятники легионерам. Почему это допускает государство, называющее себя демократическим?

— Видимо, они боятся этого меньше, чем потерять национальную карту. Лучше они допустят лёгкую критику со стороны европейских структур, чем потеряют этот ресурс. Потому что всё, связанное с неонацистской темой, всё привлекательнее для молодёжи.Сейчас самая живая политическая сила на латышском фланге — это глупо скрывать — Visu Latvijai!. Их приход в парламент — это был поворотный пункт, когда уже нельзя говорить о том, что тема легионеров сама со временем отомрёт.Её как раз подхватывает молодёжь, и этими памятниками всё подпитывается. Символы важны для того, чтобы поддерживать идеологию. Это превращается в некую субкультуру, а молодёжь на субкультуры падка, зачастую работает юношеский максимализм, он может увести и в левый радикализм, и в правый экстремизм. Вот и пытаются среди латышской молодёжи сеять ультраправые настроения, потому что левые идеологии более открыты к диалогу с меньшинствами.

«Греки пострадали меньше, чем мы»

— Вы изучали в Сиэтле протестный опыт местных жителей. Это как-то применимо к нашим условиям?

— Сиэтл считается родиной антиглобалистского движения. Именно там в 1999 году протестующим удалось сорвать съезд Всемирной торговой организации. Это был первый действительно успешный протест против неолиберализма. Я работал в архивах, встречался с людьми.С Латвией это соотносится трудно. По социально-экономическим вопросам у нас никого невозможно мобилизовать, знаю из личного опыта, поскольку пытался сотрудничать с разными левыми латышскими молодёжными организациями, недовольными тем, что происходит в стране. Они пытались устраивать какие-то протесты, но у нас это не работает.

У нас основные вопросы этнические, которые на Западе — пройденный этап. Сейчас там протесты связаны с социально-экономическими проблемами.Я изучаю протестные движения Европы. Опыт Греции кто-то может оценивать критически, говорить, что греки сами виноваты, жили в долг и т. д. С другой стороны, они как раз пример того, как люди могут отстаивать свои интересы. Если бы не было сума-сшедшего давления, смен правительств, роспусков парламентов, греческие власти действовали бы по сценарию Латвии: просто урезали и урезали бы.

А в результате греки пострадали меньше, чем мы. Все их программы по сокращению несравнимы с тем, как это сделали в Латвии. В итоге Еврокомиссия была вынуждена списать часть их внешних долгов. Власть имущие на Западе научились более или менее умиротворять и «администрировать» протестные движения. И даже использовать их в своих интересах.Один из ярких примеров — те же чиканос — это слово было названием протестного движения мексиканцев. В ответ на это государство ввело термин в мейнстрим, создало департаменты изучения чиканос. Часть политиков, по сути, возглавили протестное движение и умело использовали его в своих интересах. Все протесты нелегальных эмигрантов из Мексики 2006 года — важный элемент кампании демократов против республиканцев.

Кому нужен образ врага

— А у нас люди, высказавшие своё мнение, подчас начинают испытывать сильное давление. Образ врага кому выгоден?

— Образ врага в какой-то мере используется везде, но у нас всё доведено до абсурда, потому что в нашем обществе существует абсолютное пренебрежение к оппоненту — не принимается противоположная точка зрения.Я сам всегда был склонен к определённому радикализму, тяготел ко всяким оппозиционным вещам, но подчёркиваю: радикализм нельзя путать с политическим экстремизмом. Одно дело экстремизм и насилие, а другое — радикализм в области идей, выдвижение каких-то радикальных альтернатив для того, чтобы изменить существующее положение вещей, привести к прогрессу в какой-то области.

В Латвии общество так консервативно, что человека, выдвигающего предложения, которые могут пошатнуть какие-то устаревшие принципы, клеймят врагом.Причём не только в политике, но и среди интеллигенции. Даже академическая среда по-своему провинциальна.У нас не проходят конференции, где можно поставить жёсткие вопросы. Например, об автономии Латгалии.

А вот, например, в Стране Басков такие конференции проходят регулярно. Об этих проблемах там принято говорить, а власти по-своему даже заинтересованы, следят за настроениями в обществе.В Городском университете Манчестера проходит ежегодная конференция «Альтернативное будущее и народный протест», куда съезжаются со всего мира люди, говорящие не то что о каких-то автономиях, а вообще о социальной революции и об изменении государственного строя. Это делают на деньги университета, и это приветствуется.Там судят человека, когда он действительно нарушает закон, но не за идею. А у нас судят за идею. Рафальский типичный пример: они действуют таким постыдным методом, ставят под удар не только Рафальского, но и руководство школы. Это безнравственно.

— Могут ли повлиять европейские структуры?

— Могут. Но будут влиять только тогда, когда почувствуют, что ситуация выходит из-под контроля… Правительство Латвии настолько послушно выполняет все директивы, которые сейчас важны в рамках федерализации Европы, что они боятся: придёт оппозиция и не будет так послушна.Но если будет давление изнутри, Европа не сможет не прислушаться. Потому что создаётся единая европейская федерация, и никто не заинтересован в том, чтобы на её периферии были недовольные.

Похожие публикации