Знаменитый писатель о новой книге, своих слабостях и фигне в Интернете

По приглашению сети книжных магазинов Polaris в Риге прошла творческая встреча с Евгением Гришковцом и презентация его новой книги «Театр отчаяния. Отчаянный театр».

В этот вечер в кафе Polaris собралось столько поклонников писателя, что их не вмещал зал. Сидячие места достались только тем, кто занял стулья за два часа до презентации. Остальные стояли в проходах. На подступах к торговому залу колыхалась живая стена из людей, которые не могли просочиться вовнутрь.

Самолет опаздывал, Гришковец задерживался… Но никто не уходил!

Елена СМЕХОВА

В чем секрет популярности Гришковца, автора, которого не пиарят на каждом углу? Почему все его книги без всякой рекламы сметают с полок? Наверное, потому, что Гришковец не выдумщик историй, а рассказчик реальности. Рассказывая свои истории, он пишет о каждом из нас. Как у него это получается — непонятно.

Рижский эпизод

— Евгений, чем вам запомнился ушедший год?

— Я сделал спектакль, закончил съемки в фильме «Обычная женщина» — это очень нетривиальный сериал, не вторичный по отношению к американским или английским образцам и первый случай, когда зарубежные производители купили идею.

А главное — закончил книгу «Театр отчаяния. Отчаянный театр», которую писал два с половиной года. Она весит полтора килограмма. Но кажется такой маленькой по сравнению с тем, какой упоительной была над ней работа. С этой книгой я взрослел, менялся…

— О чем ваш «Отчаянный театр»?

— Мы встречаемся с героем, когда ему 16 лет, а расстаемся, когда ему исполняется 33 года. Рекомендую всем эту книгу для прочтения! По-моему, это лучшее, что у меня получилось на сегодняшний день. Моя книга не испортит вам времени. Вы в ней найдете многое про себя. Иначе я не пишу.

Кстати, в романе есть эпизод про Ригу. Думаю, вам будет интересно почитать, как человек, приехавший из Сибири, впервые попадает в европейский город в 1989 году и видит уже отъезжающую страну.

— Вы так вдохновенно рассказываете о новой книге!

— Я не очень уверенный в себе человек, но очень уверенный в себе автор. Я знаю, что делаю, знаю анатомию книги. В спектакле «Предисловие» я говорю: «Когда берешь книгу, то понимаешь, что автор умнее тебя».

— Всегда ли автор умнее читателя?

— В юности, когда мне книга не нравилась, я считал себя дурачком. Говорил себе: «Я не дорос. А книга прекрасная и лучше меня». Это потом пришло, что писатели бывают разные. (Смеется.)

Жить как писатель

— Наверное, молодые авторы вас нередко просят прочесть их книги, написать рецензию…

— Мне часто приносят рукописи: вот, почитайте. Я говорю: «Не буду. Потому что это в любом случае дрянь. Чтобы быть писателем, нужно жить как писатель, знать, как устроена книга».

Мне отвечают: «А я знаю. Читаю книги с детства». Ну что? Я родился в больнице, так что же мне теперь, людей лечить? Операции делать? Роды принимать?

— А как же Чехов, Достоевский, Тургенев? Они не были филологами и литературных институтов не оканчивали.

— Это были аристократы, люди с блестящим образованием. К слову, Тургенев довольно слабый писатель. И он еще имел наглость измываться над Достоевским!

Литературный институт тоже не выпускает хороших писателей, а выпускает бог знает кого. Нельзя научить быть писателем. Я, например, несколько раз подступался к тому, чтобы снять кино. Но это не мое. Есть мой театр, моя литература. А моего кино нет. И оперы тоже. Не зная музыки, ее не поставишь.

— Тем не менее вы знаете, как ставить спектакли. Откуда?

— Я знаю, как ставить спектакль по той пьесе, которую сам написал. Это я умею. А вот поставить Гоголя и Чехова не смогу. Не владею профессией.

Когда драматург пишет пьесу, он полностью представляет ее на сцене. У плохих драматургов много ремарок: «пошел туда-то», «встал», «сел». В моих пьесах ремарок нет. Я всегда говорю, что я писатель, а не драматург, потому что в слове «писатель» нет буквы «р», которую я не выговариваю. (Смеется.)

— Всегда ли вы довольны спектаклями, которые идут по вашим пьесам?

— Даже если спектакль плохой, я радуюсь. Говорю: «Молодцы, выучили текст наизусть». Кстати, первая постановка моей пьесы была у вас в Риге. Она называлась «Город», ее ставил Алвис Херманис. Получился великолепный спектакль на латышском языке. В главной роли Санта Клявиня — такая актриса, что с ума сойти!

Но лучше не мечтать об успехе заранее. Ожидания могут не совпасть. Это как собираться в Париж: мечтаешь, предвкушаешь, придумываешь себе этот город, а приезжаешь — и он совсем не такой, каким ты его представлял. (Улыбается.)

Спилберг, вы свободны!

— В одном из интервью вы говорили, что за границей вам больше нравится играть спектакли для иностранцев, чем для наших эмигрантов. Почему?

— Я съездил в Америку, сыграл для наших «бывших» и понял, что нет смысла. Русская диаспора идет на мой спектакль просто как на русское мероприятие. Им обязательно нужно знать, что в России все плохо. А я не психотерапевт и не должен их в этом убеждать. Отвалили и отвалили!

А вот для иностранцев я тоже иностранец, мне интересно искать для них точные слова. Когда я играл «Прощание с бумагой» в Австралии, для местных это было тако-о-о-е событие! Русский человек рассказывает им о том, о чем они только начали думать!

Это не значит, что выступления в России для меня менее важны. У меня только в этом сезоне 128 спектаклей «Предисловие» — от Калининграда до Камчатки.

— Театр, книги, фильмы, музыка… Как у вас получается все это совмещать?

— А я не совмещаю. Я всегда писатель. Да, исполнял музыкальные произведения, но я там говорил. С Ренаром Кауперсом записали две песни. Вот он музыкант! Очень переживал, что мы в этот приезд не встретимся: «Извини, я в Австралии и не смогу позаботиться о тебе в Риге». Мы с Кауперсом очень дружны.

Когда я играю на сцене, я тоже писатель, а не актер и не режиссер. Как исполнитель я никого не интересую, хотя иногда снимаюсь в кино.

— Кем, по-вашему, сложнее быть: писателем или читателем?

— Я давно не читатель. С тех пор как начал писать, я стал человеком, который не читает, а перечитывает. Могу читать только отчаянную беллетристику — въедливо, медленно. Это не приносит радости.

С музыкой так же. Когда я использую музыку, которую люблю, она перестает быть моей любимой музыкой. Поэтому прежде чем включить ее в спектакль, я ее слушаю в последний раз и прощаюсь навсегда.

Паровоз в конце романа

— Сколько времени проходит у вас от замысла книги или спектакля до его реализации?

— На реализацию уходят годы. К замыслу у меня отношение очень ответственное. Если бы мне позвонили и сказали: «Вас хочет снять Спилберг в своем фильме. Сценарий потрясающий, «Оскар» гарантирован, но для этого нужно потратить три года жизни», — я отказался бы не задумываясь. Потому что в замысле Спилберга может сняться другой артист, а я лучше буду заниматься своим замыслом — пусть даже маленьким и незначительным, но моим.

— Вам не кажется, что в литературе давно все сказано? Есть ли вообще новые приемы, сюжеты?

— Сегодня невозможно взять «Анну Каренину и прочесть эту книгу так, как ее читали современники Толстого. Потому что все мы знаем про паровоз в конце романа. (Смеется.)

Не помню, кто сказал: «Если человек перепишет от руки Сервантеса, то это будет новое художественное произведение». Как-то читал Олешу и поймал себя на том, что копирую в своей книге его стилистику. Постмодернизм не закончился, он жив, он продолжается.

— О каких героях современному писателю труднее всего писать?

— Ну уж не о космонавтах, бандитах или полицейских. Труднее всего писать о тех, кого мы считаем нормальными людьми. Потому что каждый может проверить твою книгу на предмет достоверности и сказать: так люди не разговаривают, так не едят, так не одеваются. Эту подлинность передать сложнее всего. Для этого надо быть подробным человеком и любить людей.

— А вы любите людей?

— Один американский журналист однажды спросил меня: «Город Кемерово, в котором вы выросли, что-то определил в вашей жизни?» Я задумался. Это город, в котором нечего было любить. Дальше Сибирь, север, красота, а тут — шахты и мрак. Кроме людей, там любить было нечего. Поэтому я пишу о людях.

Недавно товарищ звал меня в Лондон на праздники. Я не поехал, хотя мне очень нравится Лондон, я обошел его пешком, знаю наизусть. Но я там ничего не люблю! А в Калининграде мне много чего не нравится. Но я там все люблю!

— Что вам помогло состояться в жизни?

— Стечение обстоятельств. Я знаю много людей, которые гораздо больше меня трудились и сильно меня умнее, но живут одиноко и безрадостно. Может, в силу того, что сильно умнее? (Улыбается.) Поверьте, лучше ощущать себя человеком везучим, чем работящим.

Сибирское воспитание

— Это правда, что вы не пользуетесь компьютером?

— Не пользуюсь. И Интернетом тоже. Книга «Отчаянный театр» написана от руки: семь килограммов бумаги, 138 гелиевых ручек.

— Как же без Интернета вы узнаете о событиях в мире? Не чувствуете себя оторванным от социума?

— Все события, которые действительно важны, до меня дойдут так или иначе. А та фигня, которая происходит в Интернете, фигней и останется.

Как-то ко мне пришел блогер. Очень известный. Тоже страшно переживал, как я живу без Интернета. Я посмотрел, чем он занимается, и просто не понял. Почему маленькое видео, которое он выложить в Сеть, посмотрели 28 миллионов человек?! Те, кто смотрит и тратит хоть минуту своего времени на такую ерунду, не те люди, для которых я пишу. Я с ними не знаком. Мы живем на разных планетах.

— Машину вы тоже не водите?

— У меня нет прав. Я пытался научиться водить, но понял, что это не мое. Нужно сосредотачиваться, крутить головой, включать боковое зрение. На дороге я больше боюсь причинить смерть другим, чем сам погибнуть.

— Какие качества вы любите в себе, а какие нет?

— Я неплохой друг. Это сибирское воспитание. Сибиряки относятся к дружбе очень серьезно. А не люблю в себе мнительность. Я чертовски мнителен! Скажу глупость и долго переживаю. Люди уже давно забыли про это, а я ем себя поедом. И еще я, наверное, неудобный человек в быту и семье.

— Вашим детям нравится то, что вы делаете?

— Да, старшей дочери нравится. Ей 23 года, и она мною гордится. Сыну в мае будет 15, он еще не все может понять. Когда ему было 11 лет, он посмотрел мой спектакль и ему было скучно. Ему приятнее говорить о том, что его папа был моряком. (Смеется.)

Я детей своим искусством не мучаю. Когда сыну задали мой рассказ по внеклассному чтению, я сказал: «Можешь не читать». Но я точно знаю, что мои дети меня любят, и мне этого вполне достаточно.

Цитата в тему

Рига была нарядная. Она казалась бесконечно, космически далекой от отцовского гаража с погребом, от окучивания картошки и от пустых, убогих магазинов. Я побывал в те дни в рижских магазинах. Кроме шоколадных дорогих конфет и карамели местного производства, в сущности, купить было нечего. Но магазины были нарядные. Красиво украшенные, чистые. Наверное, рижане тоже получали карточки. Но я как-то не мог себе представить рижскую публику в шляпах и с зонтами-тростями, покупающую по карточкам сахар мешками, водку ящиками и волокущую все это на санках домой…

Из романа «Театр отчаяния. Отчаянный театр».

«Мне часто приносят рукописи: вот, почитайте. Я говорю: «Не буду. Потому что это в любом случае дрянь. Чтобы быть писателем, нужно жить как писатель, знать, как устроена книга.

«Если бы мне позвонили и сказали: «Вас хочет снять Спилберг в своем фильме. Сценарий потрясающий, «Оскар» гарантирован, но для этого нужно потратить три года жизни», — я отказался бы не задумываясь. Потому что в замысле Спилберга может сняться другой артист, а я лучше буду заниматься своим замыслом — пусть даже маленьким и незначительным, но моим.

Похожие публикации