Марина Мстиславовна интервью не даёт. А если делает исключение, то всё равно остаётся загадкой. Умением отвечать на вопросы, ничего, по сути, не говоря, Неёлова даст фору любому дипломату.

Не зря же она жена посла Российской Федерации в Нидерландах Кирилла Геворгяна.

О детской мечте

— В первый раз я попала в театр, когда мне было лет пять. Шёл балет «Щелкунчик». Я села в бархатное кресло, и передо мной открылась потрясающая картина, в которую я абсолютно поверила. Балерины в лёгких пачках выбегали на сцену. Весь зал смотрел на них с восторгом, сверху сыпались цветы. С балконов, отовсюду летели эти цветы, ими была засыпана вся сцена… «Боже, — подумала я, — какая прекрасная жизнь! Вся в цветах!» И я решила, что буду балериной. С утра до вечера что-то представляла перед зеркалом: красиво махала руками, надевала такие ботиночки без ранта, они были вместо пуантов…

Прошло много лет. Мы с театром поехали на гастроли в Америку. 28 раз мы сыграли «Три сестры». 28 раз я, Маша, покинутая Валентином Гафтом, игравшим Вершинина, умирала от любви. А публика — чисто американская, никаких наших эмигрантов — смеялась.

Потом нам объяснили: раз в программке написано «комедия» — значит, надо смеяться. Вот зал и старается. Но постепенно наступила тишина, затем слышим: кто-то всхлипывает. А когда спектакль закончился, повисла страшная и очень длинная пауза.

Мы опять ничего понять не можем. Может, это так ужасно, что они даже хлопать не хотят? И вдруг зал встал, и на нас обрушился гром аплодисментов. Отовсюду посыпались цветы. Мы стояли с огромными охапками, а цветы всё летели и летели. А я думала: «Боже мой, наконец-то я балерина!»

О красоте

— Как-то мы с мамой шли по Васильевскому острову, мне было лет девять. В киоске продавали фотографии разных артистов. Я ткнула пальцем в витрину и попросила: «Мама, купи». И ладно бы выбрала артиста потрясающей красоты: Тихонова, Стриженова, Ларионова, Самойлова… Но я почему-то захотела купить Василия Меркурьева. Когда мама отворачивалась, я на него смотрела, прижимала к сердцу.

Пролетели годы. Я собралась поступать в театральный институт… И вдруг я обнаружила, что вокруг ходят красивые девочки. Высокие, стройные — с фигурами, глазами, волосами.

Совершенно неожиданно узнала, что на очередной тур надо прийти в купальном костюме. Вызывают по 10 человек. Мы стоим, а эти иезуиты внимательнейшим образом на нас смотрят: кто-то очки снимает, кто-то надевает. Рядом со мной — фигуристая красавица с глазами и ресницами.

Я стою — униженная и оскорблённая, даже не как лошадь, как ослик Пржевальского. И понимаю: комиссию надо брать чем-то невероятным, несусветным. Нам дают задание — изобразить, будто мы моем окна. Все моют маленькие окна — практически форточки. А у меня было та-акое окно — прямо какая-то американская витрина. Я бегала из конца в конец и вытирала её всем телом. Комиссия только туда-сюда головами крутила. Короче, этот тур проскочила.

И к какому педагогу, вы думаете, я поступила? К Василию Васильевичу Меркурьеву! Для меня он всегда оставался самым красивым человеком и актёром.

О молодых актёрах

— Меня мало что радует в молодом поколении. Они очень довольны тем, что делают, у них практически не бывает сомнений: я вышел, и я прекрасный; что бы я ни сделал, это замечательно.

Конечно, есть молодые артисты, которые хотят чему-то научиться. Видно, как они работают, как готовятся к спектаклю, какие у них глаза перед выходом на сцену. А другие идут, болтают о чём-то, рассказывают анекдоты, хохочут. Шаг — и они на сцене с этим анекдотом в ушах, на языке. Ведь это ужасно!

Они вышли на сцену — глаз такой же пустой, ничего не изменилось, такая же идиотская улыбка на устах.

О дочери Нике

— Я восхищаюсь тем, как она мыслит, как она работает и сколько она работает. Благодаря ей я начинаю входить в это искусство инсталляции. (Ника учится в Королевской академии изящных искусств Нидерландов. — Прим. ред.)

Традиционный театр ей не очень нравится, она его не очень принимает. Судя по тому, чем она занимается, это ей чуждо. Но она очень деликатна по отношению ко мне.

Я её всегда спрашиваю после выхода нового спектакля: «Как тебе?» — и прошу полный разбор. Она его разбирает, и мне всегда чрезвычайно интересно послушать.

О родителях

— Я всегда завидовала тем детям, которыми восхищаются родители. У меня никогда этого не было. С папой у меня были очень ироничные отношения: мы с ним играли либо в пинг-понг, либо на рапирах.

Мама всегда была мной недовольна. Её оценки меня просто ошеломляли. Она посмотрит какой-то спектакль, я спрашиваю: «Мам, ну как?» Она говорит: «Очень хорошо играл Иванов, потрясающе — Петров, ещё лучше — Сидоров». — «А я?» — по-нищенски спрашиваю я. «Ну что, Мариночка, тебе сказать? Ну, как ты есть истеричка в жизни, так ты и на сцене истеричка!» Это если у меня была какая-то эмоциональная роль. Если не такая драматическая, тогда она говорила: «Ну что, Марина, здесь ты не очень худенькая». Вот две оценки. И я всегда думала: если у меня будет ребёнок, никогда в жизни не буду себя так вести. И потом ловила себя на том, что я как будто под копирку повторяю.

Похожие публикации