Экономический аналитик Юрис Пайдерс провел экскурс в историю местной приватизации и рассказал, почему в Скандинавии госпредприятия — гордость страны, а у нас — страшилка для народа. А также выдвинул свою версию скандала, в результате которого мы чуть не потеряли национального авиаперевозчика.
— В СССР все добро было народным. По какому принципу в Латвии одни предприятия стали частными, а другие остались у государства?
— Когда в 1991 году Латвия стала независимой, почти все предприятия были государственными, за исключением довольно жалких ростков частного бизнеса, которые не имели веса. Однако с развалом Союза ситуация стала быстро меняться, потому что в мире на тот момент доминировала концепция того, что частные предприятия всегда работают эффективнее. Эту гипотезу еще в XVIII веке выдвинул британский экономист Адам Смит.
Это мнение было закреплено так называемым Вашингтонским консенсусом и одобрено казначейством США, Всемирным банком и МВФ — именно на таких условиях они давали кредиты и помощь. Забавно, что в самой Америке этот принцип был не столь популярен, что не мешало навязывать его другим странам.
Однако 4 апреля 2011 года (за месяц до ареста в связи с обвинением в изнасиловании горничной) теперь уже бывший глава МВФ очень сильный экономист Доминик Стросс-Кан, выступая в Вашингтонском университете, объявил в корне неверной идею, что рынки сами рационально управляют собой и распределяют ресурсы. И теперь к нам едут другого толка консультанты, которые рассказывают, что в Норвегии госпредприятия работают на 30 процентов эффективнее частных.
Но это было потом. А тогда, 20 лет назад, концепция Адама Смита была невероятно удобна для тех, кто имел доступ к кормушке и попросту начал воровать под девизом «Было ваше (народное и ничье) — станет наше». Предприятия разоряли и продавали по бросовой цене.
— Но разве государство могло тогда чем-то управлять?
— Это другой вопрос. Если честно оценивать ту ситуацию, то в конце 80-х промышленность Латвии на 95 процентов работала на нужды Советского Союза, за границу шло около пяти процентов продукции. С развалом СССР падение ВВП у нас было порядка 50 процентов. Так что когда сейчас падение в 20 процентов и все кричат «кошмар-р!» — это уже не кошмар, а ерунда по сравнению с 1992-м…
Кроме того, с распадом СССР рынок стал открытым и сюда хлынул южнокорейский, китайский, европейский и японский товар, с которым было трудно конкурировать по многим параметрам. Так что если бы мы действовали разумно, надо было оставить пять процентов всех предприятий. Но даже это мы разбазарили.
Под шумок большинство госпредприятий были буквально раздарены своим. Классическая схема: сделать из превосходного предприятия руины и отдать за копейки какому-нибудь Шкеле (помните, он в свое время получил за два миллиона группу компаний пищевой промышленности Ave Lat, а впоследствии обменял ее на вексель за 29 миллионов?).
При этом людям вдалбливали, что государство в принципе не может управлять предприятием. Это абсурд! Люди, которые берутся управлять целой страной, распределять миллиарды, не могут управлять предприятиями?!
Но вы послушайте обоих Домбровских — Валдиса и Вячеслава (экономист из ПРЗ): государство не может… Мы тупые! Под это невнятное бормотание и случаются любые абсурды. Государство не может… и тогда акции продаются госструктурам Швеции или Норвегии.
— Получается, что там государства могут управлять?
— Получается так. Ведь все элементарно: нанимаешь менеджера, задаешь стратегические направления — и пусть он их реализует. И неважно, кто владелец. Есть акционерные общества, чьи владельцы меняются ежесекундно, но это не сказывается на работе предприятия.
Еще момент. В той же Норвегии правительство приглашает на работу профессионалов, платит им и не имеет права вмешиваться в деятельность предприятия. Если в Норвегии министр даст указание, как работать предприятию, он потеряет портфель. А у нас министр выступает с оценкой airBaltic, после которой резко падают продажи, — это нормально?
— Но тогда получается, что, к примеру, Latvenergo — лидер латвийских предприятий по прибылям и монополист — может задирать тарифы сколько хочет и никто ему и слова не скажет?
— Нет, конечно. Но на то у нас есть регулятор, который должен смотреть, насколько оправданно повышение цен. Если государство забирает всю прибыль и вводит дополнительные налоги — что остается Latvenergo?
Кроме того, на наших счетах за электричество сильно отражаются принятые нашим правительством нормативы по закупке «возобновляемой энергии». Это настоящая машинка по печатанию денег!
Человек получает лицензию на установку ветряков (надо думать, небескорыстно) и продает государству электричество в несколько раз дороже, чем то же «зеленое» электричество стоит, скажем, в Германии. При этом ветряк может даже не крутиться — счастливчик может покупать электричество у Latvenergo и продавать его с наваром, не перенапрягаясь. А платим за разницу цен мы.
В целом же все госпредприятия можно поделить на две большие группы. Первая — чисто коммерческие. Хороший пример — госпредприятие Норвегии Statoil (отсюда и название: «state» — государство» + «oil» — «нефть»), которое успешно действует во многих странах, в том числе и в Латвии, принося доходы Норвегии. Оно может быть в госсобственности или в частной, неважно.
Вторая группа — стратегические госпредприятия, которые нужны для реализации определенных госполитики и социальных программ. Это предприятия коммунальных услуг, поликлиники-больницы и т. п.
Если перед тем же Latvenergo ставить только коммерческие задачи, то он попросту отключит ток в районах, куда его невыгодно поставлять. Например, на маленькие хутора Латгалии. Это уже геноцид. Поэтому Latvenergo не может быть чисто коммерческим: его главная задача — обеспечить всем жителям доступ к электроэнергии. Понятно, что такое предприятие нельзя приватизировать.
— Ну а прибыль этих предприятий? Кто ею должен распоряжаться? Смотришь: железная дорога заказывает фирменные конфеты, публикует глянцевые журналы, работники Latvenergo грандиозные корпоративы себе закатывают, Valsts Mezi спонсируют команду водно-моторного спорта… Ни в чем себе не отказывают на наши деньги.
— Государство как владелец должно решать, какая часть прибыли идет в госбюджет, а какая остается на счету предприятия. Последней распоряжается руководство, которое лучше знает, как потратить ее с пользой для дела: премировать ли сотрудников (для поднятия духа), устроить ли им праздник (для сплочения коллектива), рекламировать ли предприятие за рубежом (для захода на рынки). Эффективность этих трат надо оценивать по финальным цифрам. Кстати, если посмотреть, на какую ерунду тратят прибыль «частники», — иной раз диву даешься.
— Насколько хорошо работают наши госпредприятия?
— Недавно Рижская фондовая биржа определила самые дорогостоящие предприятия Латвии — в десятку, не считая мобильной связи и финансов, вошли только госпредприятия. Оказалось, что наши «частники» ничего стоящего за 20 лет не создали.
Есть приватизированные предприятия, которые более-менее толковое руководство сумело развить, — типа Latvijas Finieris. Но так, чтобы что-то национального масштаба создали на голом месте, — этого нет.
— Есть версия, что миллиардный кредит Латвии дали затем, чтобы она, не справившись с выплатами, распродала свои госпредприятия за пять копеек ставленникам международных кредиторов…
— Во-первых, наш кредит в сравнении с бюджетом страны не такой уж страшный и смертельный. В большинстве стран и суммы побольше, и условия кредита похуже.
Во-вторых, распродав стратегические госпредприятия, мы можем страну… закрывать. Именно через эти предприятия правительство может навязать какую-то политику государства, а через частных инвесторов никакую политику они реализовать не смогут. Кому они тогда будут вообще нужны?
Миф о добрых зарубежных инвесторах
— Мы забываем, что развитие Латвии — это сугубо наше внутреннее дело. Нам вдолбили, что иностранный инвесторы и инвестиции нас спасут. Это миф.
Иностранный инвестор сам решает, где оставить свою прибыль и где платить с нее налог. Скажем, прибыль Latvijas Gaaze напрямую зависит от того, по какой цене ее владелец Газпром продаст ей газ. Если цена будет очень высокая, то прибыль Latvijas Gaaze будет маленькая и налог с нее — небольшой. А большая часть прибыли останется в России. И наоборот.
Кроме того, опыт 2008 года показал, что местные бизнесмены в кризис по большей части остаются в стране, а инвесторы быстренько смываются. Если нет местных инвесторов, ситуация очень нестабильна. А сейчас время такое, что крупным инвестором может быть только государство.
Поэтому в ключевых отраслях — Latvenergo, Valsts Meюi, Latvijas Dzelzceпр — надо сохранять госпредприятия. Это будет единственный источник крупных инвестиций в Латвии при жестоком кризисе. А вот с отраслями, которые зависят от мировой конъюнктуры, как airBaltic, вполне в состоянии разобраться и частный капитал.
Что случилось с airBaltic
— Почему возникла такая странная ситуация, что вроде бы успешная и развивающаяся компания вдруг стала буксовать и балансировать на грани банкротства?
— Тут надо заглянуть в историю компании. Помню, в 1995 году лечу я в Ригу — из Лондона через Копенгаген. В аэропорту встречаю десяток депутатов Сейма, которые через Копенгаген летят… в Санкт-Петербург. Бред какой-то. Решили создавать новую компанию.
Для привлечения стратегического партнера SAS (датское госпредприятие «Скандинавские авиалинии») наше правительство было согласно на любые условия. Ведь к Латвии на тот момент было отношение как к банановой республике. На таких же кабальных, я сказал бы, неоколониальных или даже рабских условиях сюда входил частный инвестор Lattelecom. Из договора следовало, что в любой момент государство выкинут из состава акционеров.
— Мы могли не принимать такие условия?
— Тогда посчитали, что хорошо уже то, что они пришли сюда. В 2008 году начался кризис и казалось, что airBaltic его не переживет: число пассажиров компании из Латвии сократилось с 40 до 10 процентов. SAS решил смыться, чтобы не брать на себя ответственность за банкротство. Тогда был уникальный момент: государство могло почти за бесплатно прибрать все 100 процентов предприятия. Но правительству Годманиса тогда было не до того: оно «спасало» частный банк Parex!
В результате долю SAS вместе с неоколониальным договором получила компания BAS. И Бертольту Флику удалось разрулить ситуацию и спасти компанию. Без финансовой поддержки государства, которое в то время предпочло гасить долги Parex, airBaltic превратился из банкрота в компанию европейского масштаба — интересный спекулятивный объект, к которому тут же возник интерес.
— Как это ему удалось?
— Поскольку люди из Латвии на тот момент почти не летали, Флик резво вошел в рынок Евросоюза. Начал с организации международных перелетов для небольших финских городов. Какой-нибудь Лаперанта или Турку соединился со Средиземным морем. Финны просто молились на Флика, в какой-то момент его портрет был на обложке чуть ли не каждой финской газеты.
Это создало пассажирскую и финансовую базу для airBaltic… и очень не понравилось местному монополисту Finnair, который работал преимущественно через Хельсинки. Разумеется, финское правительство вступилось за своих, а наше… почему-то тоже стало играть на руку конкурентам airBaltic.
— То есть наше правительство поддержало финнов?
— А как еще оценить выступления Домбровскиса и Кампарса, обыски на предприятии, обнародование договоров через газету, после чего резко упали продажи билетов? Не думаю, что это инициатива на уровне государств, — это скорее чьи-то частные интересы. Мне трудно поверить в бескорыстие отдельных членов нашего правительства.
Не удивительно, что если один акционер начинает топить предприятие, второй старается по максимуму вывести активы из зоны боевых действий. Наверное, так и поступал Флик. И так на его месте поступил бы любой разумный бизнесмен.
Думаю, наше правительство так и уничтожило бы airBaltic, доведя его до банкротства. Но тут им Европа напомнила одну вещь: «Товарищи, вы же в 2015 году собираетесь президентствовать в Евросоюзе, а если уничтожите airBaltic — как вы эту функцию будете выполнять? Мы же к вам не долетим…» — «Ой, — сказали в нашем правительстве. — И вправду. Тогда надо спасать компанию».
Из создавшейся ситуации было два выхода: или продать государственную долю Флику и создать благоприятные условия, чтобы он вернул активы в Латвию, или оставить ситуацию как есть, но недостающие активы бухнуть из госказны, компенсировав урон, нанесенный публичными заявлениями о грядущем банкротстве.
— А не опасно отдавать национальную авиакомпанию в частные руки?
— Не вижу большой разницы в том, кто владеет airBaltic. Эта компания не выполняет социальный заказ, это не монополист вроде железной дороги и Latvenergo и не единственный авиаперевозчик на рынке. Это не стратегическая отрасль, без которой экономика стала бы буксовать; в период с 1995 по 2002 год, когда национальная авиация находилась в жалкой ситуации, экономика Латвии бурно развивалась. Так что эта компания могла быть спокойно продана по сходной цене.
Тем более если сейчас начнется вторая волна кризиса, которую обещают жестче первой, о туристах вообще на время можно будет забыть. И airBaltic пойдет на огромные сокращения рабочих мест и маршрутов.
У нашего правительства был выбор. Оно предпочло самый дорогой вариант — за 52 миллиона. Так что еще вопрос, кто у нас левый, а кто правый. Домбровскис, а ранее Годманис действуют как самые что ни на есть социалисты-коммунисты: идут дорогой Ильича, национализируя банки и компании.
Топ-10 самых ценных предприятий Латвии на осень-2010
(По версии компании IBS Prudentia и биржи NASDAQ OMX Riga)
1. Latvenergo — 1,020 млрд. латов.
2. Swedbank — 400,96 млн. латов.
3. ГАО Latvijas Dzelzcels- 385,96 млн. латов.
4. LMT — 304,67 млн. латов.
5. ГАО Latvijas Valsts Mezi — 281,5 млн. латов.
6. Lattelecom — 239,84 млн. латов.
7. Latvijas Gaze — 226,18 млн. латов.
8. Maxima Latvija — 223,69 млн. латов.
9. Tele2 — 212,67 млн. латов.
10. Rigas Satiksme — 173,25 млн. латов.
Езжайте и завидуйте! Следующая публикация:
Золотые перья, космос и попурри Паулса
